Опыты жизни. Психологические эссе - Анна Кирьянова

Об умягчении сердец

Не надо войны. Не надо распрей. Не надо злобы, и даже дискуссий не надо. И политики не надо тоже. Люди гордятся своей мужественностью, жесткостью, прямотой. Иногда эти качества превращаются в жестокость и свирепость. И сами люди непоправимо меняются. Бабушка у меня была жесткая и решительная женщина. Секретарь парткома. Единственным справедливым наказанием считала расстрел. Лучше – на месте. Главным ругательством было – «аполитичность». Жизнь такая была у этого поколения. И только в парке Дворца пионеров, гуляя со мной и вспоминая, она смягчалась и становилась доброй. Потому что она тоже была маленькой девочкой когда-то. В начале тридцатых. И в этом парке гуляла с другими детьми; там пеликаны были. Лодочки на пруду. В беседке шахматисты играли. И здесь бабушка-девочка Георгина познакомилась с тихой рыженькой девочкой. Имя унесли годы. Девочка была бледненькая, рыженькая, ровесница Геры. А жила она в подвале полуразрушенной церкви со своим папашей. Папаша тоже был рыжий и бледный. И девочку никуда не отпускал от себя. Потому что он был поп, а с попами разговор у Советской власти был короткий. Враг народа. И как-то девочки подружились между собой. И даже папа-поп стал отпускать свою дочку поглядеть на пеликанов или на шахматный турнир. И девочки вместе смеялись и бегали по дорожкам, как положено девочкам. А потом Гера пришла в парк, заглянула в подвал – а там никого. Все смято, разбросано, пусто. Ни рыженькой девочки, ни попа. Никого. А потом умер мой прадедушка, герин папа – от кровоизлияния в мозг. Его заставили ехать на раскулачивание, по партийной линии. Он увидел ужас и горе – и не выдержал. Ничего не мог сделать. Пришел домой, сказал: я ничего не могу сделать. И умер. Вот так решительно отказался участвовать. И в последний раз осиротевшая бабушка-девочка увидела свою рыженькую подружку уже осенью. Только она была наголо бритая. Ее здоровенная воспитательница запихивала в автобус вместе с другими детдомовцами. И куда ее увезли – неизвестно. И девочки только помахать друг другу успели. А дальше – репрессии, война, другие события. Жизнь великой страны. Не до сантиментов. И вот в этом парке сердце бабушки смягчалось. Она помнила рыжую девочку и тосковала по ней. И по себе, по тому времени, когда она была доброй, как все дети. Аполитичной, так сказать. Как я.

О метафизике

Писательница Гиппиус любила подшутить и образованность свою показать. И к одной даме она все приставала с вопросом: «Какая у вас метафизика? У вашей души?». И хихикала, когда растерянная дама побежала искать в словаре это слово. Сложное такое философское понятие, которое означает основу основ. Первопричину, управляющую всеми физическими процессами, о которой писал Аристотель и другие мудрые философы. Я очень просто расскажу, какая у меня метафизика. Когда я училась в шестом классе, умер Брежнев. Всех детей отпустили на каникулы, на один день. А двух пионеров решили поставить в почетный караул у портрета умершего. И я согласилась. Потому что мне было жалко Брежнева. Он был старенький. Сильно болел. Воевал. Над ним все смеялись и передразнивали его. И согласился еще один пионер, школьный хулиган, потому что его хотели исключить из школы. А за участие в почетном карауле обещали оставить. И в свободный день в пустой школе мы с этим хулиганом несли почетный караул у портрета. Час я стояла, с рукой, поднятой в салюте. Час – этот плохой мальчишка. Учителя и ученики разошлись по своим делам, день-то выходной, траурный. А мы так и стояли до двух часов дня, пока нас не отпустил военрук. И я пошла домой, утирая слезы. И это была моя метафизика. А честно сменявший меня хулиган потом пал смертью храбрых в Афганистане. И это была его метафизика. Его души. Так что я бы ответила писательнице Гиппиус. Потому что в сложных философских понятиях нет ничего сложного. Они очень простые.

Любовь облагораживает человека

об этом говорят многочисленные примеры из жизни знаменитых людей. И истории из жизни моих пациентов. И один мелкий случай, который я наблюдала лично, когда отдыхала на юге. Утром по пляжу шел ужасный тип в костюме собаки. То есть, голову он держал в руке. Вернее, в такой лапе. Его собственная голова торчала из грязного костюма, облепленного окурками и грязными бумажками. Он, видимо, ночью где-то валялся. Волосы были всклокочены, небритое лицо опухло. Он еле шел, шатаясь. Он скрипел зубами и ругался плохими словами. Перегаром разило за несколько метров. Это было крайне неприятное зрелище. А навстречу шли родители с маленькой девочкой в панамке и розовом платьице. И эта крошечная девочка вдруг побежала к этому чудовищу своими толстенькими ножками. Родители даже среагировать не успели. А девочка восторженно и радостно кричала: «О, Гуффи! Милый мой Гуффинька! Моя любимая собачка!», и, протянув ручки, обняла страшного мужика за собачью ногу. Ее лицо просто пылало восторгом и любовью, искренней и сильной. И этот похмельный дядька как-то выпрямился. Нахлобучил на всклокоченную голову – голову собаки. И начал танцевать и делать всякие смешные и добрые движения, забавляя девочку, которая просто светилась от умиления и любви, выкрикивая «Мой Гуффинька! Моя собачка танцует!». И это и правда уже был не похмельный мужик, а добрая собачка. Родители кое-как забрали свою девочку, а Гуффи пошел дальше. Выпрямив по-военному спину, гордо подняв собачью морду к солнцу. Иногда он оборачивался и махал девочке рукой. То есть, лапой. И это история про любовь.

О понимании

Главное в жизни – понимание. Понимание другого человека и обстоятельств его жизни. Понимание рождает прощение, любовь и милосердие. На философском факультете преподавали высшую математику. До сих пор не понимаю – зачем на философском факультете высшая математика? Которую я, к сожалению, не понимала абсолютно. Напрочь. Какая-то часть мозга, которая отвечает за образное мышление, перекрывала все мои математические способности. А высшую математику преподавал такой высокий худой профессор. Лысый. В очках, как донышки от бутылок. О котором было известно, что он очень сурово принимает экзамен, поскольку считает математику царицей всех наук. А мне было восемнадцать лет. Я была замужем. В положении. На сносях, проще говоря. Мужа в армию забрали. Жила я у его родственников. И уходить в декрет не собиралась – жить было не на что. Только на стипендию. А ее давали на дневном отделении. И я все экзамены сдала на «отлично», а с математикой решила поступить так: выучила наизусть весь учебник. Все формулы и графики. Ничего не поняв. И пришла на экзамен, дрожа от ужаса. Ответила на билет. Написала формулы. И гениальный профессор понял, что я ничего не понимаю. А просто заучила все наизусть. И начал задавать вопросы, и ловить меня, и уличать. И, злорадно улыбаясь, сказал: «Вы все выучили, но ничего не поняли в высшей математике. И поэтому»… И тут взгляд его упал на мой живот. И он посмотрел сквозь свои ужасные очки на мое бледное лицо. И на лице его отразилось понимание. Он как-то засуетился. Очки снял. Кое-как вывел в зачетке хорошую оценку. Рукой махнул. Закашлял. Спросил, как я себя чувствую. А потом, когда родился ребенок, я с младенцем иногда приходила на лекции. Меня понимали и пускали. И я училась и получала повышенную стипендию. А профессор в столовой, когда мы сталкивались, неумело улыбался младенцу. И покупал булочку. И неловко совал ее ребенку. Не понимая, что таким крошечным младенцам нельзя есть булочки. В младенцах он понимал столько же, сколько я в высшей математике. Потому что он жил совсем один и не имел ни жены, ни детей. Но имел доброе сердце. И умел понимать…

О жизненных история

Все, что я вам рассказываю – было на самом деле. Это жизненные истории. Искренние и правдивые. Поэтому они помогают. Утешают. Заставляют плакать или улыбаться. А философские притчи и поэтические образы я не очень люблю. Хотя красиво, конечно. Буддийский монах встречает красавицу. Белый единорог спускается с небес. Три слона между собой беседуют. Или маленький принц встречает маленькую принцессу. Романтично. Только я знаю жизнь. И люди, которые приходят – тоже знают жизнь. Причем не с самой романтической и приятной стороны. Кого-то обманули. Бросили. Дали надежду – и отобрали. Хотя, возможно, вели беседы о тонких энергиях и даже притворялись принцем. Истории должны быть жизненными, иначе они ничем не помогут. А только могут разозлить и расстроить еще больше. На заре девяностых писатели и поэты решили детский дом посетить. Времена были тяжелые. Мягко говоря. С продуктами было плохо. Инфляция дикая. На улицах стреляли. И в детских домах обстановка была тоже тяжелая. И писатели приехали к сиротам. Ужасно. Нищета и все остальное. Описывать тяжело. Дети угрюмые и молчаливые. Их собрали, чтобы перед ними выступили писатели. И поэты. И тяжелым, много что повидавшим взглядом смотрели дети на одного поэта, который никак остановиться не мог. Все рассказывал притчи и читал совершенно оторванные от жизни стихи. С кухни пахло пригоревшей кашей. И сорокалетний поэт, живший с родителями-академиками, рассказывал в этой мрачной тишине про бурундучка. Который то ли ангела встретил. То ли фею. И научился быть добрее. Или сильнее. Я уже плохо помню. Мне очень стыдно было слушать. И, видимо, поэта тоже как-то эта тишина обеспокоила. Показалась ненормальной. Ни улыбок. Ни одобрительных возгласов. Ни аплодисментов. И он выдохся и замолчал. Повисла мертвая тишина. И в этой тяжелой тишине концлагерной раздался детский голосок с хрипотцой. Какой-то маленький мальчик в рваных колготках спросил: «Что ж ты замолчал-то, гнида? Дальше про бурундучка рассказывай!»… И поэт потом всю дорогу в автобусе молчал. Может быть, что-нибудь понял о жизни. И о маленьких принцах…